Рис. В.И. Рубова

С планетами церемониться нечего, их нужно брать за глотку, — сказал Чэттертон. — Врывайся на них и переворачивай все вверх дном: уничтожай змей, трави животных, перегораживай реки плотинами, засевай поля, очищай воздух, изрой ее шахтами. Наведи там порядок и беги прочь, как только добьешься своего. Иначе она тебе покажет. Планетам нельзя доверять. Все они разные и всегда враждебные и чужие, вечно норовят тебя перехитрить, особенной такой дали, невесть где. А потому нападай первым. Сдирай с нее шкуру, ясно? Бери с нее все, что можешь, и удирай оттуда, пока этот проклятый мир не взорвался у тебя перед носом. Иначе с ним и не сладишь.
Космолет снижался над планетой 7 звездной системы 84. Позади остались миллионы миллионов миль; Земля была далеко, так далеко, что Солнечной системы словно бы и не существовало! Все ее планеты и другие ближайшие системы тщательно изучили, заселили и прибрали к рукам. И тогда корабли этих крошечных людей ринулись к дальним мирам. Нужны были всего лишь месяцы, в крайнем случае годы, чтобы добраться до любого уголка вселенной, ибо ракеты их неслись со скоростью, которая и господу не снилась. И вот в десятитысячный раз один из таких кораблей, бороздивших космос, садился на чужую планету.
— Нет, — ответил капитан Форестер. — Я слишком уважаю другие миры, чтобы обращаться с ними так, как предлагаете вы, Чэттертон. Во всяком случае, не мое это дело грабить да разрушать, и слава богу. Я рад, что я всего лишь звездолетчик. Вы геолог, так идите ройте, скребите, кромсайте. Я же буду просто наблюдать, буду бродить повсюду да глядеть во все глаза на новый мир. Люблю смотреть. Все звездолетчики любят смотреть, иначе какие же они звездолетчики? До чего же хорошо подышать иным воздухом, полюбоваться невиданными красками, поглядеть на новых людей (когда есть на кого), повидать новые океаны и земли.
— Все-таки прихватите пистолет, — сказал Чэттертон.
— Только в кобуре, — ответил Форестер.
Они одновременно повернулись к иллюминатору и увидели зеленую планету, вырастающую перед ними.
— Хотел бы я знать, что она думает о нас, — произнес Форестер.
— Меня-то она невзлюбит, — заявил Чэттертон. — Видит бог, она меня невзлюбит. Да мне все равно, плевать я хотел на это. Мне нужны деньги. Посадите нас, если можно, вон там, капитан. Да, более цветущей планеты я еще не встречал.
Такой свежейшей зелени они, пожалуй, не видывали с детства. Озера чистыми голубыми каплями лежали между пологими холмами. Здесь не было ни шумных автострад, ни реклам, ни городов. Бескрайнее море зелени, похожее на футбольное поле, которому нет конца, подумал Форестер. Гоняй себе мяч хоть на десять тысяч миль в любую сторону. Воскресная планета, мир крокетных площадок, где можно лежать на спине с травинкой в зубах, полузакрыв глаза, улыбаться небу, вдыхать запахи трав и дремать, дремать, как на вечном празднике, вставая лишь затем, чтобы заглянуть в воскресную газету или с треском вогнать полосатый деревянный шар в крокетные воротца.
— Если какую-нибудь планету и можно сравнить с женщиной, то это она и есть, — заметил Форестер.
— Внешность женская, а нутро мужское, — сказал Чэттертон. — Все настоящее внутри: железо, медь, уран. Косметикой нас не одурачишь.
Он направился в отсек, где стоял Бур. Его громадное винтовое дуло голубовато поблескивало, готовое пробивать дыру семидесятифутовой глубины, сокрушать все преграды на пути и рваться все дальше и дальше, к сердцу планеты. Чэттертон подмигнул ему:
— Уж мы приберем ее к рукам, вашу красотку, Форестер.
— Да, я это знаю, — тихо ответил Форестер.
Корабль приземлился.
— Что-то она слишком зеленая, слишком мирная, — сказал Чэттертон.— Не нравится мне это.
Он повернулся к капитану:
— Возьмем-ка с собой ружья.
— Распоряжаться буду я, если не возражаете.
— Пожалуйста. Но моя компания вкладывает миллионы долларов в оборудование, не забывайте об этом.
Воздух на планете 7 звездной системы 84 был превосходный. Люк широко раскрылся, люди один за другим вышли из корабля и очутились в сказочном краю. Последним с пистолетом в руке появился Чэттертон. Когда он ступил на зеленую лужайку, земля дрогнула. Заколыхалась трава, зашумел листвой ближний лес. Небо словно потемнело и померкло. Все смотрели на Чэттертона.
— Землетрясение, черт побери!
Чэттертон побледнел. Все рассмеялись.
— Вы ей не понравились, Чэттертон.
— Вздор!
Наконец все стихло.
— Как видно, — сказал капитан Форестер, — она не собирается пугать нас. Должно быть, ей не понравилась ваша философия.
— Совпадение, — слабо улыбнулся Чэттертон. — А теперь поживей, поторапливайтесь. Через полчаса мне понадобится Бур. Нужно взять несколько проб.
— Минуту, — Форестер перестал улыбаться. — Сначала нужно расчистить все вокруг, выяснить, нет ли враждебного населения или опасных животных. А кроме того, не каждый год встретишь такую замечательную планету. До чего же хорошо! Разве можно нас упрекнуть за то, что мы хотим разглядеть ее получше?
— Ладно, — согласился Чэттертон. — Давайте покончим с этим.
Они оставили у корабля одного человека и пошли по полям и лугам, спускаясь с пологих холмов в уютные долины. Будто ватага мальчишек вышла побродить в самый погожий день самого лучшего лета; они гуляли, погода была словно создана для крокета, и чудилось им, что слышно, как шуршат деревянные шары в траве, как стучат они по воротцам, и будто доносятся откуда-то тихие голоса, взрывы женского смеха из увитых плющом веранд и звон льда в кувшине с холодным чаем.
— Эй! — жадно втягивая воздух, крикнул Дрисколл, самый молодой среди них, — я захватил бейсбольный мяч и биты, мы сыграем потом. Вот красота!
Они спокойно улыбались, радуясь этой великолепной природе, словно созданной для бейсбола и тенниса, а погода была такая, что впору взять велосипед да катить себе куда глаза глядят. Все было похоже на те благодатные дни, когда созревает дикий виноград и наступает пора его собирать.
— Вот бы пройтись здесь с косилкой, а? — спросил Дрисколл.
Все остановились.
— Я ведь знал, что-то здесь не так! — воскликнул Чэттертон. — Взгляните-ка: траву только что скосили.
— Может быть, это разновидность дихондры, она всегда невысокая.
Чэттертон сплюнул на зеленую траву и растер плевок башмаком.
— Не нравится мне это, совсем не нравится. Если с нами что-нибудь случится, на Земле и не узнают. Идиотское правило: если ракета не возвращается, никогда не посылают вторую узнать, что произошло.
— Вполне понятно, — заметил Форестер, — мы не можем тратить время на множество враждебных миров, затевать бессмысленные войны. Каждый корабль — это годы, деньги, человеческие жизни. Не можем мы губить два корабля, если, послав один, видим, что планета негостеприимна. Мы летаем к мирным планетам вроде этой.
— Я часто думаю, — сказал Дрисколл, — что стало с пропавшими экспедициями на планетах, где мы больше не бывали?
Чэттертон взглянул на дальний лес.
— Застрелили, зарезали, сварили на обед. Это же грозит и нам в любую минуту. Пора приниматься за работу, капитан.
Они стояли на вершине невысокого холма.
— Послушайте, — сказал Дрисколл, — вспомните, как мы бегали в детстве, как в лицо хлестал тугой ветер и казалось, крылья вырастают за спиной. Бежишь и думаешь: вот-вот взлетишь, но этого никогда не случалось.
Все притихли и задумались. Пахло цветочной пыльцой и только что прошедшим дождем, высыхающим на миллионах травинок.
Дрисколл пробежал несколько шагов.
— Черт возьми, ну что за ветер! Знаете, а мы ведь никогда и не летали сами: лететь, сидя внутри стальной коробки, — это не настоящий полет. Никогда мы не летали так, как летают птицы. До чего ж, наверное, здорово, просто чудесно вытянуть руки вот так — он вытянул руки — и бежать.
Он побежал. Бежал и посмеивался над своим дурачеством.
— И взлететь! — крикнул он.
И взлетел.

Шло время. Люди смотрели, а с неба доносился громкий смех; трудно было поверить, что кто-то там, наверху, смеется.
— Немедленно прикажите ему спуститься, — шепнул Чэттертон, — он погибнет.
Никто его не слушал. Все стояли, задрав головы, не глядя на Чэттертона, и растерянно улыбались.
Наконец Дрисколл приземлился у их ног.
— Видели? Господи, я летал! Пожалуй, я сяду, ну и ну! — Дрисколл опустился на колени. — Я словно воробей, словно ястреб! А теперь вы все попробуйте!
— Ветер как подхватит меня, как понесет, — произнес он минутой позже, задыхаясь и дрожа от восторга.
— Пойдемте отсюда. — Чэттертон медленно пошел назад, оглядываясь и всматриваясь в голубое небо. — Это ловушка. Кому-то нужно, чтобы мы все взлетели, а потом оно швырнет нас вниз и убьет. Я возвращаюсь на корабль.
— Вам придется подождать моего приказа, — сказал Форестер.
Люди, хмурясь, стояли. Дул легкий прохладный ветерок; что-то слегка гудело вокруг — так гудит в небе бумажный змей, нежным гулом вечной весны.
— Я просил ветер подхватить меня, — сказал Дрисколл, — и меня понесло вверх!
Форестер знаком попросил остальных отойти в сторону.
— Теперь попробую я. Если погибну, возвращайтесь все на корабль.
— К сожалению, я не могу вам это разрешить: вы капитан, — сказал Чэттертон. — Мы не можем позволить вам рисковать.
Он достал пистолет.
— Я тоже здесь вправе распоряжаться. Эта игра слишком затянулась. Приказываю всем вернуться на корабль.
— Уберите пистолет в кобуру, — спокойно произнес Форестер.
— Ни с места, проклятый идиот! — Чэттертон злобно смотрел то на одного, то на другого. — Неужели вы еще не поняли? Этот мир живой, похоже, планета играет с нами, поджидая удобного случая.
— Я сам в этом разберусь, — сказал Форестер. — Либо уберите пистолет, либо немедленно отправляйтесь на корабль под арест.
— Если вы, болваны, не пойдете со мной, можете подыхать здесь. Я возвращусь, возьму образцы и улечу.
— Чэттертон!
— Не мешайте мне.
Чэттертон побежал. И вдруг закричал. Остальные тоже вскричали.
— Полетел, — сказал Дрисколл.
Чэттертон парил в воздухе.

Мягко опускалось покрывало ночи.
Чэттертон, ошеломленный, сидел на склоне холма; остальные сидели вокруг него в изнеможении, блаженно улыбаясь. Он не мог глядеть ни на своих товарищей, ни на небо, он лишь ощущал твердь.
— Боже, это ли не блаженство, — сказал Кэстлер. Они все могли летать, как птицы.
— Очнитесь, Чэттертон, ведь здорово, правда? — спросил Кэстлер.
— Невозможно, — Чэттертон зажмурился. — Этого не может быть. Есть лишь одно объяснение: планета живая. Воздух живой. Он меня подбросил, будто ударил кулаком. В любую минуту планета может нас всех убить. Она живая.
— Хорошо, — сказал Кэстлер, — положим, она живая. Каждое живое существо имеет свое предназначение. Допустим, назначение этого мира дарить нам счастье.
И как бы в подтверждение этой мысли прилетел Дрисколл, держа в каждой руке по фляге.
— Я нашел ручей с чистой и вкусной водой, ну-ка попробуйте.
Форестер взял флягу и протянул ее Чэттертону. Тот покачал головой, с отвращением оттолкнул флягу и закрыл лицо руками.
— Это кровь планеты. Живая кровь. Выпьешь ее, и этот мир войдет в тебя, он будет смотреть твоими глазами и слушать твоими ушами. Нет-нет, благодарю покорно.
Форестер пожал плечами и отхлебнул.
— Вино!
— Не может быть!
— Оно самое! Понюхайте, попробуйте! Редкое белое вино!
— Похоже на французское. — Дрисколл отхлебнул.
— Яд, — сказал Чэттертон.
Фляги пустили по кругу.
Они бездельничали всю вторую половину дня, не желая нарушить покой, царивший вокруг. Они вели себя как юнцы в присутствии невиданной красавицы, пленительной женщины, боясь, что какое-нибудь слово или жест ей не понравятся и она отвратит от них свой прекрасный лик и лишит их своих милостей.
«Они помнят землетрясение, которым она встретила Чэттертона, — думал Форестер, — и землетрясение им не по душе. Пусть наслаждаются этим днем, как школьники на каникулах, пусть радуются ласковой погоде. Пусть себе сидят под тенистыми деревьями или бродят по зеленым холмам, пусть только не бурят скважин, и но берут проб, и не оскверняют этот мир».
Они набрели на небольшой ручей, который впадал в горячий источник. Рыба из холодного ручья, сверкая чешуей, падала в кипящий источник и вскоре, сваренная, всплывала на поверхность.
Чэттертон неохотно присоединился к обедающим.
— Отравимся все. В таких случаях всегда надо быть осторожным. Эту ночь я буду спать в корабле. Можете спать на воздухе, если хотите. Помню, в «Истории средних веков» я видел фразу — пояснение к карте: «Здесь водятся тигры». Так вот ночью, когда вы будете спать, неожиданно объявятся тигры и каннибалы.
Форестер покачал головой.
— Я согласен с вами: эта планета живая. Она живет сама по себе, для себя. Но она хочет покрасоваться перед нами. Какой в том прок, если на сцене полно чудес, а публики нет?
Но Чэттертон не слышал. Его стало рвать.
— Я отравился! Отравился!
Они держали его за плечи, пока тошнота не прошла, дали ему воды. Остальные чувствовали себя превосходно.
— С этого момента лучше не ешьте ничего, кроме наших припасов, — посоветовал Форестер, — это безопасней.
Чэттертон раскачивался, судорожно открывая рот.
— Надо сейчас же заняться делом. И так потеряли целый день. Буду работать один, если надо. Я покажу этой проклятой планете.
Шатаясь, он побрел к кораблю.
— Счастья своего не понимает, — прошептал Дрисколл, — неужели нельзя его остановить, капитан?
— По сути дела он хозяин экспедиции. Но мы не обязаны помогать ему: есть статья в контракте, которая предусматривает отказ от работы при опасных для жизни условиях. Так что обращайтесь с этим благословенным миром так же, как он с вами. Не вырезайте имен на деревьях. Не топчите травы на лужайках. Подберите за собой банановую кожуру.
Из корабля донесся оглушительный шум. В отверстии грузового люка показался громадный сверкающий Бур. За ним появился Чэттертон, дававший по радио указания роботу:
— Вот так, сюда!
— Болван! Вот идиот! — сказал кто-то.
— Начинай! — заорал Чэттертон.
Бур вонзил свой громадный винт-жало в зеленую траву.

Чэттертон помахал остальным.
— Я ей покажу!
Небо дрогнуло.
Бур нацелился на середину маленькой лужайки. С минуту он работал, врезаясь в почву, извлек влажные куски и швырнул их в трясущийся аналитический бункер. Вдруг он издал прерывистый металлический визг, как чудовище, которое побеспокоили во время трапезы. Из почвы под ним, бурля, выступила густая с синим отливом жидкость.
Чэттертон крикнул:
— Назад, идиот!
Бур, громыхая, кружился в каком-то доисторическом танце. Он вздрагивал, как паровоз, тормозящий на крутом повороте. Черная жидкость под ним разлилась небольшим озерцом. Со скрипом и скрежетом Бур тонул в черном месиве, напоминая подстреленного и умирающего слона. Громадные сочленения одно за другим исчезали в темной жиже.
— Бог ты мой! — молвил Форестер, затаив дыхание и с изумлением взирая на эту сцену. — Поняли, что это, Дрисколл? Деготь. Дурацкая машина наткнулась на деготь.
— Эй, послушай! — кричал Чэттертон Буру, бегая вокруг маслянистого озерца. — Давай сюда!
Но, словно древнее чудище — динозавр с длинной трубчатой шеей, Бур погружался, исчезая в озере, из которого нет возврата на привычный и надежный берег.
Чэттертон обернулся к остальным, стоявшим поодаль:
— Черт возьми! Сделайте же что-нибудь, помогите!
Бур исчез.
Дегтярный омут булькал и урчал, словно обгладывая кости потонувшего чудовища. Поверхность озера успокоилась. Последний громадный пузырь лопнул и опал — запахло нефтью. Все подошли и стали на краю маленькой черной лужи. Чэттертон перестал истошно кричать.
Он долго смотрел на застывающее дегтярное озерцо, затем обернулся и невидяще уставился на бесконечные зеленые луга. Вдали на деревьях созревали плоды и с мягким стуком падали на землю.
— Я ей покажу, — сказал он тихо.
— Возьмите себя в руки, Чэттертон.
— Я ее приручу, — сказал он.
— Присядьте и выпейте воды.
— Я ей докажу, что со мной таких фокусов выкидывать нельзя.
Чэттертон направился к кораблю.
— Постойте, — позвал Форестер. Чэттертон побежал.
— Остановите его, — приказал Форестер.
Он кинулся вслед, потом вспомнил, что может лететь.
— В корабле атомная бомба, если он ее достанет...
Остальные представили себе, что будет, если... и взмыли в воздух. Небольшая роща была между ними и кораблем. Чэттертон с криком бежал, забыв, что может лететь, а может быть, не решаясь или не в состоянии этого сделать. Команда и капитан обогнали его. Они прилетели, выстроились перед входом, закрыли люк.
С тех пор как Чэттертон исчез на опушке рощи, больше они его не видели. Команда стояла в ожидании.
— Вот болван, бешеный какой-то!
Чэттертон все еще не появлялся.
— Наверное, он вернулся назад, ждет, когда мы снимем охрану.
— Приведите его сюда, — распорядился Форестер.
Двое взлетели.
Пошел крупный ласковый дождь.
— Последний штрих, — сказал Дрисколл. — Здесь не нужно будет строить дома. Заметьте, этот дождь льется на все вокруг, но не на нас. Что за планета!
Они стояли сухие под голубым прохладным дождем. Солнце садилось. Огромная луна цвета льда всплывала над освеженными холмами.
— Этому миру недостает только одного.
— Да, — ответил кто-то задумчиво и медленно.
— Мы должны поискать, — сказал Дрисколл. — В этом своя логика. Ветер нас носит, деревья и ручьи — кормят и поят, все вокруг живое. Может, попросить для компании...
— Я все думаю сегодня и раньше думал, — произнес Кэстлер. — Мы все холостяки, странствуем целыми годами, и нам надоела такая жизнь. Вот бы осесть где-нибудь, верно? Хотя бы здесь. На земле ты должен работать как проклятый, и только-только хватит денег купить дом да уплатить налоги; города смердят. А здесь, в такой красоте, и дом не нужен. Надоест ясное небо, проси дождя, туч, снега, чего душе угодно. Здесь не нужно гнуть спину, чтобы заработать на жизнь.
— Это быстро надоест. Так с ума сойти можно.
— Нет, — улыбаясь, возразил Кэстлер. — Если жизнь станет слишком легкой, надо только повторить несколько раз слова Чэттертона: «Здесь водятся тигры»! Постойте! Что это?
Издалека, из сумеречного леса, казалось, донесся рев гигантской кошки.
Все вздрогнули.
— До чего услужливый мир, — сухо сказал Кэстлер. — Словно женщина, которая будет делать все, чтобы угодить гостям, пока они с нею любезны. А Чэттертон вел себя грубо.
— Чэттертон. А все-таки что с ним?

И как бы в ответ кто-то закричал вдали. Двое, что полетели за Чэттертоном, махали руками, стоя на опушке рощи. Форестер, Дрисколл и Кэстлер полетели туда.
— Что случилось?
Двое показали на лес:
— Мы подумали, вам тоже будет любопытно взглянуть, капитан. Какая-то чертовщина.
Один из них указал на тропу:
— Посмотрите, сэр.
Свежие следы громадных когтей отчетливо виднелись на тропе.
— И вот там.
Несколько капель крови. В воздухе стоял тяжелый запах хищного зверя.
— Чэттертон?
— Думаю, нам его уже не найти, капитан.
Далеко-далеко в глухой тишине сумерек слабо прокатился рев тигра.

Они лежали на мягкой траве подле ракеты; опустилась теплая ночь.
— Когда я был мальчишкой, — сказал Дрисколл, — брат и я, бывало, ждали, пока в июле наступят теплые ночи; тогда мы укладывались спать на лужайке, считали звезды и болтали; это были лучшие ночи в моей жизни. Не считая, конечно, сегодняшней, — добавил он.
— Я все думаю о Чэттертоне... — произнес Кэстлер.
— Не стоит, — сказал Форестер. — Мы поспим несколько часов и улетим. Больше здесь оставаться нельзя. Я говорю не о том, что случилось с Чэттертоном. Нет. Я думаю, чем дольше мы будем здесь, тем больше нам полюбится этот мир. И мы не захотим улететь отсюда.
Нежный ветерок прошелестел над ними.
— Неохота уходить сейчас — Дрисколл лежал недвижно, заложив руки за голову. — И она не хочет, чтобы мы покинули ее. Если мы расскажем на Земле, как прекрасна эта планета, что тогда, капитан? Они придут сюда, все погубят и разрушат.
— Нет, — лениво ответил Форестер, — планета не допустит настоящего вторжения. Не знаю, как она это проделает, но думаю, что у нее в запасе есть прелюбопытные фокусы. Да и к тому же она мне слишком полюбилась, я уважаю ее. Мы вернемся на Землю и скажем им, что этот мир нам враждебен. Да такой он и будет к людям вроде Чэгтертона, которые придут сюда пограбить. Тогда и врать не придется.
— Странное дело, — сказал Кэстлер. — Мне совсем не страшно. Чэттертон исчезает, его настигла мучительная смерть, а мы себе лежим здесь и не убегаем подальше, не трясемся от ужаса. А с другой стороны все правильно. Мы верим ей — она верит нам.
— А вы заметили, что нельзя выпить слишком много винной воды, просто не хочется! Мир умеренности.
Они лежали, прислушиваясь к какому-то размеренному биению; казалось, будто где-то в глубине медленно и тепло бьется громадное сердце планеты.
Форестер подумал: «Хочется пить», и капли дождя тотчас оросили его губы. Он тихо засмеялся и подумал: «А как я одинок...» И вдруг издалека послышались тихие, нежные голоса. Его внутреннему взору предстало странное видение. Холмы, между которыми струилась широкая чистая прозрачная река, и на отмелях этой реки в прозрачных брызгах плескались прекрасные женщины, их лица сияли. Другие резвились на берегу, как дети. И Форестер узнал об их жизни и о них самих. Они бродили в этом мире, кочуя с места на место, так как это было их желанием. Здесь не было ни автострад, ни городов — одна лишь холмы, равнины да ветер, что уносил их, как белые перья, туда, куда их влекло.
Как только у Форестера появлялись вопросы, кто-то невидимый шепотом ему отвечал. Здесь не было мужчин. Эту расу составляли только женщины, и они производили себе подобных. Мужчины исчезли пятьсот тысяч лет назад. А где же они сейчас, эти женщины? В миле от зеленого леса, оттуда миля вверх по винному ручью до шести белых камней, и еще миля до широкой реки. Там на отмелях были женщины, любая из них составит счастье мужу и подарит ему прелестных детей...
Форестер открыл глаза. Все проснулись и вставали.
— Мне приснилось... Им всем приснилось.
— В миле от зеленого леса...
— ...оттуда миля вверх по винному ручью...
— ...за шестью белыми камнями, — сказал Кэстлер.
— И еще миля до широкой реки, — добавил Дрисколл. С минуту все молчали. На отливавшей серебром поверхности ракеты отражались звезды.
— Что будем делать, капитан?
Форестер молчал.
Дрисколл сказал:
— Капитан, давайте останемся. Не надо возвращаться на Землю. Они ведь никогда не прилетят узнать, что с нами сталось, они решат, что мы погибли. Что вы на это скажете?
У Форестера на лбу выступили капли пота, он облизнул пересохшие губы, руки, лежавшие на коленях, вздрагивали. Команда ждала.
— Это было бы замечательно, — сказал капитан.
— Так за чем же дело стало?
— Но, — вздохнул Форестер, — мы должны выполнить задание. Люди вложили столько средств в наш полет. Наш долг — вернуться.
Форестер встал. Все сидели на земле, будто не слышали его слов.
— Эх, а ночь как хороша! — промолвил Кэстлер. Они снова обвели взором мягкие холмы, деревья и реки, разбегавшиеся во все стороны.
— Пошли, — с трудом проговорил Форестер.
— Капитан...
— Пошли, — повторил он.

Ракета взмыла в небо. Глядя вниз, Форестер видел каждую долину, каждое крошечное озерцо.
— Надо было остаться, — сказал Кэстлер.
— Да, я знаю.
— Еще не поздно вернуться.
— Боюсь, что поздно, — Форестер наладил телескоп. — Ну-ка, взгляните вниз.
Лик планеты неузнаваемо изменился. На ее поверхности появились тигры, динозавры, мамонты... Вулканы извергали огненную лаву, циклоны и ураганы в дикой ярости носились над равнинами.
— Да, эта планета — настоящая женщина, — сказал Форестер. — Ожидая миллионы лет гостей, она готовилась, прихорашивалась. Она выложила нам все лучшее. Когда Чэттертон с нею грубо обошелся, предупреждала его несколько раз, и, когда он попытался лишить ее красоты, она уничтожила его. Она, как и каждая женщина, хотела, чтобы ее любили ради нее самой, а не ради богатства. И теперь, после того как она предложила все, что могла, а мы повернулись к ней спиной, она оскорблена и унижена. Она позволила нам уйти, но мы никогда не сможем вернуться. Она встретит нас вот этим...
Он показал Кэстлеру на циклоны и бушующие моря.
— Капитан, — произнес Кэстлер.
— Да.
— Немного поздно говорить вам об этом. Но перед отлетом я дежурил у шлюза. И я позволил Дрисколлу тайком уйти с корабля. Он просил меня. Я не мог ему отказать. И я за это в ответе. Он теперь там, внизу.
Оба вновь приникли к иллюминатору.
После долгого молчания Форестер сказал:
— Я рад, что хоть у одного из нас хватило ума на то, чтобы остаться.
— Но он ведь там сейчас погибает!
— Нет, этот спектакль рассчитан только на нас; возможно даже, это зрительная галлюцинация. Дрисколл в полной безопасности и здоров, ибо он теперь единственный зритель на этом представлении. Уж она его забалует. У него будет удивительная жизнь, а мы будем бродить по звездным системам, но никогда нам больше не найти такой планеты. Нет, не стоит и пытаться «спасать» Дрисколла. И вряд ли она это допустит. Полный вперед, Кэстлер, полный вперед!
Ракета стремительно рванулась, набирая скорость.
И прежде чем планета исчезла в ослепительном блеске, Форестер очень ясно представил, как Дрисколл идет вниз от зеленого леса, тихо насвистывая; вокруг него буйная зелень, журчит винный ручей, вареная рыба плавает в кипящем источнике, плоды созревают в полночь на деревьях, а далекие леса и озера только и ждут случая попасться ему на глаза; а Дрисколл все идет и идет через бесконечные зеленые луга, мимо шести белых камней, через лес, к берегу широкой прозрачной реки...