Команду исследовательского космического корабля, видимо, следует извинить за то, что она не сразу смогла отличить людей, спасшихся с межзвездного лайнера «Полярная звезда», от диких зверей. Более полугода прошло с тех пор, как люди совершили вынужденную посадку на эту безыменную планету: генераторы Эрейнхофта из-за неполадок в электронном регуляторе развили бешеную скорость, и корабль выбросило с проторенных космических дорог в неизведанную часть Вселенной. Посадка прошла вполне благополучно. Однако вскоре атомный реактор вышел из-под контроля, поэтому капитан приказал первому помощнику снять с корабля пассажиров и часть судовой команды, которая не была нужна при ликвидации аварии, и увести подальше.
Когда Хокинс со своими подопечными ушел уже достаточно далеко, на корабле произошла вспышка высвободившейся энергии, и до них донесся не особенно сильный взрыв. Все хотели остановиться и посмотреть, что случилось, но помощник капитана продолжал отводить людей все дальше и дальше. К их счастью, ветер дул навстречу и радиоактивные осадки если и выпали, то не им на головы. Когда страшный фейерверк закончился, первый помощник капитана в сопровождении доктора Бойля — судового хирурга — вернулся к месту взрыва. Опасаясь радиоактивного поражения, они приняли меры предосторожности и встали на безопасном расстоянии от края неглубокой, все еще дымящейся воронки, образовавшейся на месте корабля. Было абсолютно ясно, что капитан со своими людьми превратился в мельчайшие частицы того светящегося облака, которое огромным грибом взметнулось вверх, к низко нависшему серому небу.
С этого момента пятьдесят с лишним человек с «Полярной звезды», оставшихся в живых, начали постепенно деградировать. Конечно, это началось не сразу: Хокинс и Бойль при содействии комитета, составленного из наиболее сознательных пассажиров, пытались активно воспрепятствовать этому. Но борьба была безнадежной. Климат планеты — вот что с самого начала особенно повлияло на них. Было жарко: температура постоянно держалась около 85 градусов по Фаренгейту; и влажно: с неба непрерывно сыпала неприятная изморось. Воздух был насыщен спорами какой-то плесени, которая, к счастью, не причиняла вреда живой ткани, но зато бурно разрушала всякую неживую органическую материю, в особенности одежду. Эта плесень, хотя и в меньшей степени, разрушала металлы, синтетику, из которой у многих потерпевших кораблекрушение была сшита одежда.
Конечно, будь здесь какая-то внешняя опасность, она, возможно, и помогла бы поддержать высокий моральный дух и стойкость в людях, однако на планете даже зверей хищных и тех не оказалось. Были какие-то маленькие зверюшки с гладкой кожей — лягушки не лягушки, которые прыгали в сыром подлеске, а в бесчисленных речушках и водоемах плавали похожие на рыб существа размером от головастиков до акул, но последние по своей агрессивности были ничуть не лучше первых.
Вопрос с питанием после первых нескольких голодных часов разрешился сам собой. Кто-то добровольно съел на пробу пару больших сочных, мясистых грибов, что росли на стволах больших папоротникообразных деревьев. Грибы оказались вполне съедобными. После того как прошло часов пять и никто не умер и даже не испытывал никаких неприятностей с желудком, грибы прочно вошли в рацион потерпевших кораблекрушение. Затем нашли еще другие грибы, отыскали ягоды и коренья — все съедобные, неядовитые, так что в питании оказалось приятное разнообразие.
Огонь! Вот чего не хватало людям, несмотря на изнурительную жару. Будь у них огонь, они могли бы разнообразить свое меню, поджаривая лягушек, пойманных в сыром лесу, и рыб, выловленных в ручьях и озерах. Кое-кто, правда из не особенно привередливых, пробовал есть этих тварей и в сыром виде, однако большинство смотрело на это неодобрительно. Огонь нужен был также, чтобы коротать долгие темные ночи; своим живительным теплом и светом он помог бы людям избавиться от тягостного ощущения царящей вокруг промозглой сырости, которое создавалось из-за непрерывного журчания воды, стекающей с каждой ветки и каждого листика.
Вначале у большинства людей, когда они сошли с корабля, еще имелись и спички и зажигалки, но первые мгновенно отсырели, а вторые потерялись вскоре после того, как карманы вместе с одеждой, к которой они были пришиты, расползлись по ниткам. Однако даже когда зажигалки еще имелись, любые попытки разжечь костер кончались полной неудачей: на этой проклятой планете не было, как клялся Хокинс, ни единого сухого места. Теперь же высечь огонь было делом совершенно безнадежным, ведь, будь у них даже специалист по добыванию огня трением двух сухих палок друг о друга, он бы просто не нашел подходящего материала.
Путешественники разбили лагерь на вершине небольшого холма (насколько им удалось установить, гор на планете не было). Здесь лес был не таким густым, как на раскинувшихся вокруг долинах, а земля под ногами не такой топкой и сырой. Каждый наломал веток с древовидных папоротников и построил себе примитивный шалаш, не столько ради удобства, о котором нечего было и мечтать, сколько ради укрытия от посторонних глаз. С каким-то отчаянием они уцепились за государственную форму правления того мира, который им пришлось покинуть, и учредили конгресс, а Бойля, судового врача, избрали президентом. Хокинс, прошедший в конгресс, к своему удивлению, большинством всего лишь в два голоса, поразмыслив над этим фактом, решил, что многие пассажиры все еще таят в душе своей недовольство судовой администрацией, считая ее виновной за то положение, в каком они находились теперь.
Первое заседание конгресса состоялось в палате, если так можно назвать большой шалаш, специально выстроенный для этой цели. Члены конгресса расселись вокруг на корточках, тогда как Бойль — председатель этого высокого собрания — важно и чинно стоял посередине. Хокинс невольно ухмыльнулся себе в усы, отметив наготу хирурга и ту помпезную торжественность, с которой тот занял свой высокий государственный пост, и сравнив горделивый вид бедняги с неряшеством его давно не стриженных и не чесанных седых волос и всклокоченной серой бороды.
— Леди и джентльмены! — так начал свою «тронную» речь Бойль.
Хокинс оглядел бледные нагие тела, лохматые гривы волос, длинные грязные ногти «джентльменов» и блеклые, некрашеные губы «леди». «Хотел бы я знать, — подумал он, — насколько я сам похож на джентльмена».
— Леди и джентльмены! — повторил доктор. — Мы, как вам известно, были избраны в качестве представителей человеческого общества на этой планете. Я предлагаю на этом первом заседании обсудить наши шансы выжить не столько как отдельные личности, а в целом как человеческая раса...
— Мне бы хотелось спросить у мистера Хокинса, какие у нас шансы выбраться отсюда? — закричала с места одна женщина, член конгресса, сухая, как щепка, старая дева с проступающими ребрами и позвонками.
— Почти никаких, — отвечал Хокинс. — Как вам известно, корабль во время перелета с одной звезды на другую теряет всякую связь с другими системами. А потом, когда мы сбились с курса, и нам пришлось совершить вынужденную посадку, мы хотя и послали сигнал бедствия, но не могли сообщить наши координаты, потому что сами не знали, куда нас занесло. Больше того, мы даже не знаем, принял ли кто наш сигнал.
— Мисс Тейлор и вы, мистер Хокинс, — прервал раздраженно Бойль, — вынужден напомнить вам, что здесь я председатель и вам слова не давал. Потом у нас будет время для прений по общим вопросам.
— Как большинство из нас понимает, — продолжал дальше свою речь доктор, — возраст данной планеты соответствует возрасту Земли каменноугольного периода. Установлено, что никакие живые существа, угрожающие нашему существованию, здесь еще не обитают. Конечно, к тому времени, когда такие виды появятся, — нечто вроде гигантских ящеров триасового периода — нам надо упрочить свое положение...
— К тому времени мы уже будем в могиле, — выкрикнул какой-то мужчина.
— Это верно, мы, конечно, умрем, — согласился доктор. — Но наши потомки, всего вероятней, будут здравствовать, так что мы уже сейчас должны решить, каким образом обеспечить им как можно больше преимуществ. Язык, который мы им завещаем...
— Док, о языке потом, — закричала еще одна женщина, маленькая стройная блондинка с решительным выражением на лице. — Вопрос о потомстве — вот что мы должны сейчас решить. Я представляю женщин, способных рожать (таких у нас, как известно, пятнадцать человек). Скажите, можете ли вы, как врач, гарантировать — помня, что здесь нет ни медикаментов, ни соответствующих инструментов, — что роды пройдут нормально?
Вся помпезность соскочила с Бойля, словно износившаяся тога.
— Буду откровенным, — начал он. — У меня нет, как вы, мисс Харт, правильно изволили заметить, ни лекарств, ни инструментов. Но заверяю вас, мисс Харт, шансов, что роды пройдут нормально, без ущерба для здоровья, здесь намного больше, чем было на Земле, скажем, в восемнадцатом веке. Скажу почему. На этой планете, насколько мне известно, а мы здесь живем уже достаточно долго, чтобы установить это, нет никаких микробов, опасных для человека. Если бы они были, то к этому времени мы все превратились бы в ходячие гнойники. Большинство из нас давно бы уже погибло от сепсиса. Полагаю, я ответил на ваш вопрос.
— Я еще не все сказала, — заявила блондинка. — Тут есть еще один момент. Нас в колонии пятьдесят три человека, женщин и мужчин. Из них десять пар состоят в законном браке — о них мы говорить не будем. Остаются тридцать три человека, из них двадцать мужчин. Двадцать против тринадцати (как видите, женщинам не всегда не везет). Конечно, не все мы юны и очаровательны, но мы все женщины. Так вот, какую форму брака мы установим? Единобрачие или полиандрию * ?
— Разумеется, единобрачие! — воскликнул высокий худощавый мужчина — единственный человек, на котором было нечто вроде набедренной повязки, если так можно назвать обвязанные виноградной лозой иссохшие листья папоротника.
— Что же, пусть будет так! — сказала девушка. — Моногамия так моногамия! Я сама за это. Но не вызовет ли такой брак каких-нибудь эксцессов? Женщина так же может оказаться жертвой убийства из-за ревности, как и мужчина, а этого не хотелось бы...
— Что вы предлагаете в таком случае, мисс Харт? — спросил Бойль.
— А то, док, что раз речь идет о браке с целью продолжения рода, то любовь надо отбросить, как ненужный атрибут. Если двое мужчин претендуют на одну и ту же женщину, то пусть решают спор поединком. Победитель получает девушку, и она остается навеки с ним.
— Естественный отбор, значит, — пробормотал доктор. — Что же, я не против... но ваше предложение придется вынести на общее голосование.

На вершине холма, неподалеку от лагеря, имелась небольшая ложбинка, нечто вроде естественного амфитеатра Зрители расселись по краям, тогда как на самой арене осталось четыре человека. Одним из них был Бойль. Он обнаружил, к своему неудовольствию, что в его функции главы государства входят и обязанности спортивного судьи: по всеобщему мнению, он лучше других мог судить, когда следует прекратить бой, чтобы никто из дерущихся не стал навеки калекой. Там же была девушка, та самая блондинка Мэри Харт. Девушка причесала свои волосы какой-то сучковатой палкой. Теперь в руках она держала венок, сплетенный из желтых цветов, которым собиралась увенчать победителя. «Интересно было бы знать, — подумал, глядя на нее, Хокинс, пока сидел рядом с другими членами конгресса, — что это — страсть к земным свадебным обрядам или зов крови к давно отмершему звериному прошлому?!»
— Жаль, что эта безмозглая плесень сожрала все наши часы, — промолвил какой-то толстяк слева, — а то можно было бы отмечать раунды, как в настоящем боксерском матче.
Хокинс кивнул головой и взглянул на находящихся в центре арены четырех человек: на гордо посматривающую по сторонам первобытную женщину, на преисполненного самодовольством старика доктора и двух мужчин, чьи лица обросли черными бородами, а голые тела сверкали белизной. Он знал обоих: Феннет, младший офицер с несчастной «Полярной звезды», и Клеменс, геологоразведчик вновь осваиваемых планет.
— Будь у нас деньги, я бы поставил на Клеменса, — весело сказал толстяк. — У вашего офицера столько же шансов победить, сколько найдется снега в аду в жаркий июльский полдень. Он приучен к честной борьбе, а Клеменс привык драться с подвохами.
— Феннет в лучшей форме, — заметил Хокинс. — Он ежедневно делает утреннюю гимнастику, а ваш Клеменс только и знает что ест да спит. Посмотрите, какой у него живот.
— Ничего плохого в здоровом брюхе не нахожу, — возразил толстяк, похлопав по своему толстому животу.
— Итак, не кусаться и глаза не выцарапывать, — внушительно провозгласил доктор. — И пусть победит сильнейший!
Он, как ему казалось, грациозно отступил назад и встал рядом с мисс Харт.
Опустив руки со сжатыми кулаками, бойцы стояли друг против друга в явном смущении. Казалось, оба сожалели, что дело зашло столь далеко.
— Ну, начинайте же! — закричала, не выдержав, Мэри Харт. — А то так и состаритесь холостяками?
— Ничего, они подождут, пока у тебя, Мэри, подрастет дочь! — выкрикнула одна из ее подружек.
— Если она у меня когда-нибудь будет, — откликнулась блондинка. — А при таких темпах шансов не особо много...
— Начинайте, начинайте!.. — хором закричала толпа.
Первым сдвинулся с места Феннет. Он как-то робко шагнул вперед и легонько стукнул правой рукой Клеменса по незащищенному лицу. Удар был слабый, но, видимо, болезненный. Клеменс поднес руку к носу и, отставив ее в сторону, уставился на красную свежую кровь на ладони. Взревев, как медведь, он, широко расставив руки, двинулся вперед, намереваясь схватить Феннета и изломать. Офицер отскочил назад и еще раза два легонько ударил геолога правой рукой.
— Чего он не хрястнет его как следует? — воскликнул толстяк.
— Чтобы выбить себе пальцы?.. Вы же видите, они дерутся без перчаток, — заметил Хокинс.
Феннет решил встретить противника напрямик. Он остановился, чуть расставив ноги, и еще разок ударил правой. Хокинс с удивлением отметил, что геолог принял удар с явным пренебрежением. «Он намного крепче, чем кажется в действительности», — подумал Хокинс.
Молодой офицер опять ловко скакнул в сторону, но, поскользнувшись на мокрой траве, упал. Клеменс что есть сил, тяжело навалился на него. Хокинс услышал, как из груди Феннета с шумом вылетел воздух — уф! Толстые руки геолога обхватили поджарое тело офицера, но тот, изловчившись, резко ударил Клеменса в пах. Геолог застонал от боли, но продолжал держать Феннета мертвой хваткой. Одной рукой он вцепился ему в горло, а другой вознамерился выцарапать скрюченными, как когти, пальцами глаза.
— Глаза не трогать!.. — закричал судья Бойль.
Он бросился на колени и перехватил руками широкую, как лопата, кисть Клеменса.

В этот момент что-то заставило Хокинса взглянуть наверх. Он услышал, как ему показалось, какой-то посторонний звук, что было практически невозможно при таком шуме вокруг: зрители ревели не хуже болельщиков на матче боксеров-профессионалов. Возможно, звук, заставивший Хокинса поднять вверх глаза, был воспринят им шестым чувством, присущим каждому настоящему астронавту. Он невольно вскрикнул от удивления. Над ареной завис большой вертолет. В его очертаниях имелись едва различимые странности, которые сразу же подсказали помощнику капитана, что машина инопланетная, не землян. Вдруг из гладко отполированного днища вертолета вывалилась какая-то тускло мерцающая металлом сеть и мгновенно опутала обоих борющихся мужчин вместе с доктором Бойлем, Мэри Харт и мисс Тейлор.
Хокинс раскрыл рот, чтобы крикнуть, но не смог издать ни звука. Вскочив на ноги, он бросился на помощь к своим товарищам. Сеть, словно живая, обвилась вокруг его рук и ног. Еще несколько человек кинулось на помощь Хокинсу.
— Назад! — закричал он. — Все назад!.. Прочь, разбегайтесь!..
Глухое жужжание роторов вертолета перешло в резкий свист, и машина стала уходить вверх. В мгновение ока ложбинка уменьшилась в глазах первого помощника капитана до размеров чайного блюдца зеленого цвета, по которому бесцельно суетились, словно маленькие белые муравьи, люди. Вертолет поднялся над низко нависшими облаками, планета исчезла, и ничего не стало видно, кроме колышущейся мертвой белизны.
Когда вертолет пошел наконец на посадку, Хокинс ничуть не удивился, увидев сверкающую серебром башню большого космического корабля, которая возвышалась посреди маленьких деревьев на небольшом плоскогорье.

Планета, на которую их привезли, показалась бы намного приятнее покинутой ими, если бы не излишняя, основанная на неправильном понимании заботливость их новых хозяев. Клетка, в которую поместили трех мужчин, с поразительной точностью копировала климатические условия планеты, где погибла «Полярная звезда». Стены ее были застеклены, а из разбрызгивателей на потолке постоянно струился мелкий дождик. Стоявшие в камере два унылых древовидных папоротника не служили укрытием от этих неприятных осадков. Два раза в день в углу клетки, сделанной из какого-то подобия бетона, открывался большой люк, и им бросали куски грибов, аналогичных тем, которыми они питались после кораблекрушения.
На цементном полу имелось большое отверстие, которое служило, как решили заключенные, санузлом. На противоположной стороне имелись еще клетки. В первой содержалась одна Мэри Харт. Находясь, так же как они, за стеклом, девушка могла объясняться с ними только жестами и мимикой. В следующей клетке находился какой-то зверь, что-то вроде помеси омара с каракатицей. Кто содержался по другую сторону широкой дорожки, разглядеть не удалось.
Сидя на мокром полу, Хокинс, Бойль и Феннет глядели сквозь толстые стекла и прочные решетки на странные существа, которые разглядывали их.
— Эх, если бы это были гуманоиды! — вздохнул доктор Бойль. — Если бы они хотя бы немножко были похожи на нас, то можно было бы как-то изъясниться и убедить их, что мы такие же разумные существа, как и они.
— К сожалению, они совсем на нас не похожи, — заметил Хокинс. — В подобной ситуации мы бы тоже вряд ли поверили, что вот эти шестиногие пивные бочки, что стоят по ту сторону решеток, — наши братья по разуму. Чем и как их убедить? Может, начать с математики? Ну-ка, попробуй теорему Пифагора, — обратился он к своему младшему офицеру.
Без особого энтузиазма Феннет отломил несколько веток с ближайшего дерева и, разломив их на несколько частей, начал выкладывать на сыром полу прямоугольный треугольник с квадратами по сторонам.
Туземцы — один большой, другой поменьше, третий совсем маленький — безучастно смотрели плоскими, ничего не выражающими глазами на манипуляции Феннета. Тот, что побольше, сунул одно из своих щупалец в карман — эти твари носили одежду — и, вытащив оттуда какой-то разукрашенный пакетик, дал его малышу. Тот, сорвав обертку, начал совать в узкую щель, что имелась у него сверху и служила, видимо, ртом, кусочки чего-то подобного конфетам.
— Хотел бы я, чтобы им разрешалось кормить сидящих в клетках зверей, — со вздохом молвил Хокинс. — А то меня прямо тошнит от этих проклятых грибов.
— Что же, давайте подведем итоги, — сказал доктор Бойль. — Делать нам все равно нечего. Итак, нас, шестерых, поймали и утащили из лагеря на вертолете, привезли на космический корабль, который, сдается мне, ничем особенно не отличается от наших межзвездных космических лайнеров. Вы, Хокинс, уверяете, что у них на корабле стоят двигатели Эрейнхофта, во всяком случае похожие на них, как две капли воды из одного и того же океана.
— Совершенно верно, — подтвердил старший помощник капитана.
— На корабле нас разместили поодиночке в различные клетки. Никаких карантинов; кормили и поили регулярно. И вот нас доставили на эту неизвестную планету. Здесь торопливо перегнали, как скот, из клеток в крытый фургон и повезли — куда, мы не знаем. Наконец фургон остановился, двери отворились, пара вот таких жирных ходячих бочек сунула в фургон крючья со своими таинственными сетями и вытащила Клеменса вместе с мисс Тейлор. С тех пор мы их больше не видели. Нас сутки «промариновали» в отдельных клетках, затем отправили вот в эту кунсткамеру...
— Вы считаете, что их подвергли вивисекции? — спросил Феннет. — Я, грешным делом, недолюбливал Клеменса, но такое...
— Боюсь, что так, — отвечал Бойль. — Наши тюремщики таким путем выяснили, что мы различаемся по полу. К сожалению, с помощью вивисекции нельзя установить, обладает ли подопытный интеллектом.
— Вот сволочи!.. — воскликнул младший офицер.
— Потише, сынок, — сказал Хокинс. — Их нельзя винить за это, понимаешь. Мы подвергаем анатомическим исследованиям животных, которые намного больше похожи на нас, чем мы на этих тварей.
— ...Наша задача, — продолжал доктор, — убедить этих тварей, как вы их назвали, Хокинс, в том, что мы такие же разумные существа, как они, что мы обладаем интеллектом. Но как это сделать — вот вопрос? Каким образом доказать им, что у нас есть разум? Кого мы называем разумным?
— Того, кто знает теорему Пифагора, — мрачно буркнул Феннет.
— Я где-то читал, — заметил Хокинс, — что история человечества — это история существ, которые умеют добывать огонь и изготавливать орудия труда.
— Тогда давайте разведем огонь, — предложил доктор. — Или сделаем какие-нибудь орудия производства и начнем их использовать.
— Не валяйте дурака, — прервал его первый помощник капитана. — Вы же знаете, что у нас нет для этого сырья, металла. У нас нет даже искусственных зубов — все съела проклятая плесень. — Хокинс на минутку призадумался. — Знаете что, когда я был молодым и красивым, то всех юнг на корабле учили разным древним ремеслам. Нас считали прямыми наследниками матросов со старых морских парусников, так что учили вязать шкоты, плести веревки и маты, сращивать концы тросов, разжигать огонь и многое другое... Потом кому-то из нас взбрело в голову плести корзины. Служили мы тогда на пассажирском лайнере, курсирующем от Солнца до Альдебарана; корзины плели втайне и, раскрасив в невообразимо дикие цвета, продавали простакам-пассажирам, выдавая свои творения за подлинные изделия туземцев с далекой планеты Арктура VI. Вот был скандал, когда Старик и первый помощник пронюхали о наших...
— Короче, куда вы клоните? — спросил доктор.
— А вот куда. Мы покажем этому зверю нашу сноровку и уменье, наш интеллект, когда сплетем корзины... Я научу вас.
— Хм, пожалуй, это может сработать, — сказал задумчиво Бойль. — Наверняка может. Однако вспомните: некоторые виды животных тоже плетут. Бобры, например, на Земле, ох как ловко строят свои плотины из ивовых прутьев. А возьмите беседковых птиц, их еще шалашниками называют, так те начинают плести себе гнезда в период спаривания.

Главный смотритель кунсткамеры, должно быть, знал о животных, которые накануне спаривания начинают плести, подобно шалашникам, гнезда. К концу третьего дня лихорадочного плетения корзин, на которые ушли все подстилки, а деревья остались голыми, Мэри Харт из ее одиночной камеры перевели в клетку к трем мужчинам.
«Это, конечно, хорошо, что Мэри перевели к нам, — сонно подумал Хокинс. — Еще пару дней одиночного заключения, и бедняжка наверняка сошла бы с ума». Однако нахождение девушки в одной клетке с мужчинами имеет свои отрицательные стороны. Придется ему теперь присматривать за молодым Феннетом. Да и за доктором — этим старым ловеласом — нужен глаз да глаз.
Вдруг неожиданно среди ночи Мэри закричала.
С Хокинса мгновенно слетел сон. Он увидел неясные очертания Мэри в одном углу клетки (на этой планете ночи никогда не были совершенно темными), а в другом — Феннета и Бойля.
Торопливо вскочив на ноги, он заковылял к девушке.
— В чем дело? Что случилось?
— Не знаю... Мне показалось, что кто-то маленький с острыми коготками пробежал по мне.
— А-а-а, — протянул Хокинс. — Это наш Джо.
— Джо? — спросила девушка. — Какой такой Джо?
— Точно не знаю, но такой зверек, — отвечал помощник капитана.
— Что за Джо? — продолжала допытываться Мэри.
— Да нечто вроде нашей мыши, — донесся с противоположного угла голос доктора, — хотя он мало похож на нее. Обычно вылезает по ночам из подпола за крошками. Ну, мы его начали подкармливать, чтобы приручить...
— Вы потворствуете этой гадине!.. — закричала Мэри. — Сейчас же поймайте его или отравите. Сейчас же. Я страшно боюсь мышей.
— Завтра сделаем, — сказал, успокоившись, Хокинс.
— Нет, сейчас!.. Сейчас!.. — настаивала девушка.
— Завтра, — жестко сказал Хокинс и, повернувшись, отправился досыпать.

Джо изловили очень легко. Взяли две мелкие корзины, скрепили их между собой петлями наподобие устричных раковин, и получилась превосходная мышеловка. Положили внутрь приманку — большой кусок гриба. Искусно поставили подпорку так, что она должна была упасть сразу, как только кто-нибудь коснется приманки.
Хокинс, лежавший без сна на своей мокрой подстилке, услышал тихий писк и глухой стук, который подсказал ему, что мышеловка захлопнулась. Он услышал, как крошечные коготки яростно зацарапали по прочно сплетенным стенкам корзины; затем раздалось негодующее верещание зверька.
Мэри Харт спала непробудным сном, когда Хокинс потряс ее за плечо.
— Он пойман, — сказал он ей.
— Кто пойман? — спросила спросонья девушка.
— Джо пойман, вот кто.
— А-а-а, тогда убейте его, — пробормотала она и мгновенно снова уснула.
Однако Джо убивать не стали. Мужчины уже привязались к нему, так что с наступлением утра они пересадили его в клетку, которую специально для него соорудил Хокинс. Даже девушка размякла при виде крошечного безобидного комочка пушистого яркого меха, возмущенно снующего взад-вперед в своей тюрьме. Она настояла, что сама будет кормить зверька, и радостно взвизгивала каждый раз, когда тоненькие лапки протягивались из-за прутьев решетки и хватали очередной кусочек гриба.
Три дня они забавлялись своей живой игрушкой. На четвертый день существа, которые кидали им корм, вошли в клетку со своими сетями, связали и унесли первого помощника капитана и маленького Джо.
— Боюсь, что Хокинса мы больше не увидим, — молвил Бойль. — С ним сделают то же, что и...
— Они сделают из него чучело и выставят в каком-нибудь своем зоологическом музее, — мрачно сказал Феннет.
— Нет! — гневно воскликнула Мэри — Они не имеют права!..
— Права?.. Они и спрашивать никого не станут...
Вдруг находящийся позади них люк широко распахнулся, и, прежде чем три оставшихся в живых человека успели отступить в угол на безопасное расстояние, чей-то голос произнес:
— Все в порядке, ребята. Выходите по одному.
И в клетку вошел Хокинс. Но какой!!! Гладко выбритый, а на бывшем когда-то бледным лице сиял здоровый свежий загар. На нем были отличные спортивные трусы, сшитые из какой-то необычайной ярко-красной материи.
— Выходите, — сказал он снова. — Наши хозяева приносят свои самые искренние извинения. Они уже приготовили нам более подходящее жилье. А потом, как только они снарядят корабль, мы отправимся за остальными нашими людьми.
— Постой, постой!.. Не так быстро, — сказал Бойль. — Вначале объясни, что произошло. Скажи, что заставило их понять, что мы тоже разумные существа?
Лицо Хокинса на минутку омрачилось.
— А то, — нехотя молвил он, — что только разумное существо может посадить другое в клетку.

* Многомужество. — Н. К.

На суше и на море : Повести. Рассказы. Очерки. Статьи./Редкол. — М.: Мысль, 1986. С 292 - 302.